«Тихонов сказал: «У меня на тебя досье. Не расслабляйся». Игорь Куперман работал в советском хоккее, НХЛ и сборной России
В хоккее Игорь Куперман почти полвека. В СССР работал журналистом. В НХЛ – директором по информации «Виннипега» и «Финикса». А в сборной – ассистентом генерального менеджера на Кубке мира-1996 и Олимпиаде-2002.
– Чем занимаетесь сейчас?
– Работаю в офисе НХЛ, занимаюсь международными проектами, а свободное время посвящаю важному для меня делу. С детства вел статистику матчей нашей хоккейной сборной и в последние девять лет перевел это на профессиональные рельсы, чтобы осуществить давнюю мечту.
Перерыл домашний архив, поднял старые записи, просмотрел сотни игр по видео. Связался с федерациями, библиотеками и архивами всех хоккейных стран. Получил более 20 000 материалов. Включая сотни официальных протоколов – даже те, что считались утерянными.
Проект наконец-то закончен: по каждой игре нашей сборной все подробно расписано и уточнено. В книге это не уместить (получилось бы несколько десятков тысяч страниц), поэтому хочу опубликовать эти уникальные данные в интернете.
– Что открыли для себя в процессе поисков?
– Массу интересных вещей, не только статистических! В 1960-е сборная каждый год ездила в Канаду, и меня поразил благожелательный тон североамериканских журналистов: наших встречали с распростертыми объятиями. А я рос с мыслью, что советских хоккеистов там не очень любили.
Чтоб вы понимали: худшее, что канадцы написали о наших, – что в Торонто игроки сборной СССР съели за ужином несметное количество стейков и салатов. Капитана Бориса Майорова спросили: «Как же вы после этого будете спать?» – «Если тренер Тарасов скажет спать – будем спать».
В 1979-м Купермана признали лучшим игроком Матча звезд чемпионата мира в Москве
– Как вы связали жизнь с хоккеем?
– Обожал его, как все дети шестидесятых. Первые мои годы прошли в Сокольниках – там в меня, видимо, вселился спартаковский дух. К тому же дядя учился с Вячеславом Старшиновым – кумиром моего детства.
Играл я в валенках на плотном снежном насте или в коньках-гагах во Дворце пионеров. Коньки-канады мне купили поздно – их не было в продаже – и попасть в одну из четырех московских ДЮСШ я даже не пытался. Ограничился «Золотой шайбой».
В 10 лет начал лепить хоккеистов из пластилина, высотой 5-6 см, по 20 игроков в команде. Смастерил поле 75х50 см и ворота с сеткой из марли, нанес разметку. Клюшки делал из спичек и покрывал их маминым лаком для ногтей, чтобы не ломались.
– Где учились?
– До пятого класса в обычной школе, а потом мама перевела меня в английскую, хотя я рыдал и отбивался. Не хотел расставаться с друзьями, а главное – не понимал, зачем мне иностранный язык, ведь планировалось, что по примеру родителей стану инженером.
А потом, когда ездили на чемпионаты мира со сборной СССР, я был чуть ли не единственным, кто знал английский.
– Как в середине семидесятых пробились в «Советский спорт»?
– Поступить на факультет журналистики было нереально. Пошел в Плехановский институт народного хозяйства, но в 1976-м напросился на стажировку в «Советский спорт»: послал материал с фразами «острие атаки», «сплав опыта и молодости» и «красный сигнал бедствия за воротами».
Потом выяснилось, что эти штампы запрещены, но, как ни странно, через три месяца меня пригласили на встречу с главным редактором «Совспорта» Николаем Киселевым. Я шел к нему на ватных ногах, мокрый от волнения.
Киселев сказал: «В футболе у нас масса хороших журналистов, так что туда – даже не думайте. О хоккее и говорить не буду – это правительственный вид спорта, любимый Брежневым, легче верблюду влезть в игольное ушко. Могу направить на стажировку в олимпийский отдел». Я сдуру ответил: «Нет, хочу только хоккей!»
– Что Киселев?
– Махнул на меня рукой и направил к редактору отдела спортивных игр Дмитрию Рыжкову, замечательному журналисту и человеку! Это перевернуло мою жизнь.
Рыжков не просто проверял мои тексты, а указывал места, которые можно улучшить, и объяснял, как именно. К тому же постоянно повышал планку и часто критиковал мои материалы. Я радовался, если хотя бы два-три раза за сезон слышал от него: «Нормально».
В восьмидесятые я добивался, чтобы в нашем хоккее считали броски, и Рыжков меня поддерживал. Однажды пришли с ним к начальнику Управления хоккея Анатолию Кострюкову: «Во всем мире подсчитывают броски. Только не у нас». – «А мы и так лучшие в мире». И весь разговор. Но что-то изменить все же удалось.
С Дмитрием Рыжковым и Олегом Ханиным
– Например?
– Задевало, что в иностранных справочниках у всех хоккеистов указывались даты рождения, а у наших – только год. Летом 1982-го я с разрешения тренеров обошел все советские команды и у каждого игрока лично узнал дату рождения.
– Где впервые увидели Харламова вне льда?
– В вагоне метро после игры. Я был школьником, проехал с ним несколько остановок, но подойти побоялся. Позже увидел Харламова с Лутченко – в модных тогда клетчатых брюках – в парикмахерской «Чародейка» на Калининском проспекте. Они прошли без очереди, и все разинули рты: не от возмущения – от удивления.
– Как, став журналистом, перебарывали робость при встрече со звездами?
– Было очень тяжело. Поначалу так нервничал, что вахтеры пытались не пускать меня на матчи даже при предъявлении редакционного удостоверения.
Одно из первых интервью я взял у Владимира Шадрина. На вопрос о любимом занятии он ответил: «Игра в преферанс». Это было совсем не по-советски, и заметка не прошла.
А вот интервью с [олимпийским чемпионом-1972] Александром Пашковым вышло в «Футболе-Хоккее», но едва не оборвало мою едва начавшуюся журналистскую карьеру.
– Что случилось?
– Пашков раскритиковал систему подготовки хоккеистов в СССР, и нас вызвали на ковер к грозному начальнику Управления хоккея Борису Майорову. Сейчас-то мы в прекрасных отношениях, а тогда я думал, что вызов к нему – это конец.
Пашков заметил мое волнение и сказал: «Мы написали, как есть. Не дергайся». В таких случаях игроки или тренеры иногда говорили: «Это не мои слова. Журналист так написал». А Пашков меня поддержал и отстоял перед Майоровым.
– Вам запрещали писать, что советских хоккеистов драфтуют в НХЛ?
– Был не запрет, а пожелание: писать об этом поменьше, все-таки там профессиональный, буржуазный спорт – не наши нравы. К слову, комментатор Владимир Писаревский в трансляциях несколько раз называл драфт «драйвом».
В семидесятые за НХЛ в «Советском спорте» отвечал Дмитрий Рыжков, а мне он доверил писать про ВХА. Информацию я черпал из ленты United Press International и настоящего сокровища – газеты Hockey News, которая иногда оказывалась на столе Дмитрия Леонтьевича.
Однажды финский защитник Тапио Лево разорвал контракт с «Колорадо», и я написал в том духе, что в НХЛ правят деньги. Заметка получила странный отклик на работе мамы. Мне посоветовали «не басить по нотам» – не слишком обличать Запад.
– Какой разговор с Рыжковым запомнился?
– В 1979-м мне впервые предстояло работать на ЧМ, в Москве. Я писал заметку о формуле турнира и сетовал, что слишком часто упоминается слово «команда». Дмитрий Леонтьевич сказал: «Игорь, нельзя талантливо завязывать шнурки». То есть нельзя талантливо делать простейшие вещи. Но ему-то это удавалось!
Работа с Рыжковым – самые счастливые годы моей журналистской жизни. Узнав в 2003-м о его смерти, я закрыл дверь в своем кабинете в «Финиксе» и разрыдался. А когда создавали КХЛ, добился, чтобы премию журналисту года назвали его именем.
– Как вы на том же ЧМ-1979 вышли на лед?
– Сижу на игре, кажется, ФРГ – Польша. Вдруг получаю пресс-релиз – журналистам предлагают сыграть в Матче звезд. На «Золотой шайбе» я когда-то что-то ловил и записался вратарем.
Думал, буду запасным, но другие вратари не пришли, и я оказался вне конкуренции. Правда, категорически отказывался выходить на лед без ракушки, который не оказалось в раздевалке. Ее все же нашли, но не было вратарских коньков, и я вышел в обычных, которые последний раз точили, думаю, до моего рождения.
– Что дальше?
– Старый дворец ЦСКА, 3000 зрителей, папа на трибуне. В команде соперников – [нападающий «Торонто» шестидесятых] Билли Харрис и лучший защитник ЧМ-1954 Ларс Бьерн. Когда меня затолкали в ворота вместе с шайбой, игравший за нас арбитр Юрий Карандин сказал судье матча: «Ты что, не мог раньше свистнуть?»
В первом периоде мы проигрывали 1:5, но заменить меня было некем. Сделали другую замену: из команды международных звезд перетащили к нам Игоря Дмитриева и Игоря Тузика. В итоге мы победили 11:8, и меня признали лучшим игроком нашей команды. Думаю, как единственного непрофессионала.
– Фанта на ЧМ-1979 – репетиция перед Олимпиадой-80?
– Да, в пресс-центре установили бесплатный автомат. Я от души попробовал, и сразу заболело горло. После первой игры сборной СССР Виктор Тихонов пришел на пресс-конференцию, и будущий ответственный секретарь журнала «Спортивные игры» Юрий Лукашин спросил: «Фанта кончилась – когда привезут?»
Ведущий Борис Федосов успокоил: «Скоро. Самолет из Дюссельдорфа уже вылетел. Есть вопросы по игре? Нет? До свидания».
За полгода до отъезда в Виннипег Куперман сохранил Буре для «Ванкувера»
– Как вы в том же 1979-м попали в армию?
– В моем институте не было военной кафедры, и повестка пришла еще перед госэкзаменами. Осенью 1979-го меня забрали в 406-й Шяуляйский полк Гвардейской Таманской дивизии, а через два месяца советские войска вошли в Афганистан.
Ночью нас подняли по тревоге и выстроили на плацу: «Кто хочет оказать помощь Афганистану?» Шесть человек шагнули вперед, и больше я их не видел. Потом выяснилось, что хотели послать весь полк, но вступился командующий Московским военным округом генерал Говоров.
– Как именно?
– Сказал: «Это мой любимый полк. Если заберете – не гарантирую нормальное открытие и закрытие Олимпиады-80». На ней мы, 6000 солдат, были операторами художественного фона: сидели на трибунах и поднимали флажки разных цветов, ориентируясь на сценарий, прикрепленный булавкой к спине впереди сидящего.
Кто поднимал на тренировках не тот флажок – отправлялся в расположение части рыть окопы. Из-за подобной ошибки на репетиции закрытия появилась слеза Мишки. Ее не было в плане, но несколько солдат перепутали флажки на мишкином лице, и режиссеру понравилось.
– Когда вы вернулись в «Советский спорт»?
– Сразу после армии, в мае 1981-го. Летом хоккеисты отдыхали, и я писал про гандбол и регби. Кстати, капитан сборной по регби, Владимир Бобров, был родственником Всеволода Михайловича. Потом капитаном стал мой полный тезка – еще один Игорь Куперман.
Не описать мою радость, когда начался хоккейный сезон. На первой игре ЦСКА Слава Фетисов тихонько ударил меня клюшкой ниже колена: «Наконец-то вернулся. Где болтался-то?» – «Это ты в армейской команде, а я служил по-настоящему».
– Почему публиковались под фамилией Куприн?
– В 19 лет, когда только начал писать, мне сказали: «Есть мнение, что появляется слишком много заметок под фамилией Куперман. Надо придумать что-то другое».
Я был настолько счастлив работать в хоккее, что мне это было до фени, а вот родители расстроились. Отец предложил: «Тогда будешь Куприн. Похожие буквы».
– Ваша первая зарубежная командировка?
– ЧМ-1985 в Праге. Перед поездкой корреспондент ТАСС Владимир Дворцов спросил:
– Ты какой-нибудь язык знаешь?
– Английский.
– Это плохо.
– Почему? Буду общаться с иностранными журналистами.
– В любой журналистской группе есть человек, который за всеми следит. Только он по-английски не понимает и не знает, о чем ты говоришь с иностранцем.
Вот такой был инструктаж.
– Что веселого было в Праге?
– В последней игре, СССР-США, вспыхнула дикая драка – стенка на стенку. Я так раздухарился, что вскочил на столик в ложе прессы – наших бьют! В Чехословакии советская сборная проиграла, но атмосфера орущего 14-тысячника запомнилась навсегда.
– Самый курьезный журналистский эпизод на чемпионатах мира?
– После поражения шведов на каком-то ЧМ собирался взять интервью у Кента Нильссона (кстати, его сын Роберт женат на дочке Коли Хабибулина – Саше).
Никто не выходил, и после долгого ожидания я прорвался в раздевалку. Там кто-то из шведских начальников подтолкнул меня к душу – дескать, Нильссон там. Я оттолкнул в ответ, а тот мужичок споткнулся и упал. Интервью не состоялось, но обошлось без скандала.
– Как на московском ЧМ-1986 поговорили с Бреттом Халлом?
– На ЧМ-1985 познакомился с тренером сборной США Дэйвом Питерсоном и сказал ему перед московским турниром: «Хочу пообщаться с Бреттом». Тот еще не прославился, но все равно – сын легендарного Бобби Халла.
Питерсон ответил, что вопрос не к нему, и отправил к генменеджеру Арту Берглунду. Но зачем мне искать какого-то Берглунда? Сделал лицо кирпичом и после тренировки зашел в американскую раздевалку. Поговорил с Халлом и вышел, но Берглунд заметил меня и расшумелся: «Я тут главный! Как вы посмели?»
Еще и пожаловался секретарю Управления хоккея Валентину Козину – требовал лишить меня аккредитации на ЧМ-1986. Я висел на волоске, но Козин пощадил – ограничился воспитательной беседой.
– Следующий ЧМ не пропустили?
– Сначала меня завернули в райкоме партии – там проходили собеседования с журналистами. Я не знал, сколько ракет НАТО находится на территории Бельгии, и меня отцепили от группы. Но Рыжков позвонил секретарю ЦК КПСС Гончарову, который курировал спорт, и справедливость восторжествовала.
Я впервые попал в капстрану – Австрию. В первый вечер прогулялся по Вене, а в шесть утра один советский журналист постучал в наш номер, чтобы уточнить, кто вчера забил. Мой сосед, эстонский обозреватель Тийт Карукс, удивился: «Непонятно, чего это он так рано?» Но я-то все понял: нас проверяли, на месте ли.
– Какие отношения сложились у вас в восьмидесятые с Виктором Тихоновым?
– Несколько раз он в личных беседах выражал недовольство моими заметками. Однажды сказал: «У меня есть на тебя досье. Особенно не расслабляйся». Но после моего переезда в Северную Америку мы всегда обнимались при встрече.
Нормальные отношения, грех жаловаться. Не сравнить с тем, что пережил Рыжков, которого четыре года не пускали на зарубежные турниры.
– Когда Тихонов упомянул досье?
– После выхода моего интервью с Ларионовым в журнале «Спортивные игры». Летом 1988-го пообщались с Игорем в его номере на базе, и лежавший рядом Владимир Крутов сказал мне: «Заходи еще как-нибудь – я тоже что-нибудь расскажу».
– Интервью инициировал Ларионов?
– Нет, идея была наша. Только не помню, чья конкретно – моя или Рыжкова, главного редактора «Спортивных игр». Я позвонил Ларионову с предложением откровенно рассказать о ситуации в нашем хоккее, и Игорь согласился.
Я подготовил материал для журнала, но технологический процесс изготовления номера занимал два с половиной месяца! Узнав об этом, Ларионов сказал: «Извини, не могу так долго ждать». И появилось его открытое письмо в «Огоньке». Мое интервью было похожим по смыслу, но вышло позже.
– Через два года Ларионов просил вас найти недостающие игры Павла Буре. Как это было?
– Ниже третьего раунда драфта нельзя было выбирать игроков, которые провели за клуб меньше 11 матчей в предыдущем сезоне. «Ванкувер» же взял Буре в шестом раунде, хотя Паша провел в высшей лиге-1987/88 лишь пять игр.
Через год шло к тому, что «Кэнакс» лишат прав на Буре, и его снова выставят на драфт. Ларионов играл тогда за «Ванкувер» и летом 1990-го спросил, можно ли наскрести Паше еще шесть матчей. Я удивился: «А как? В чемпионате только пять игр. Были, конечно, и другие турниры». – «Ищи любые».
– Ваши действия?
– Рванул в Управление хоккея и зарылся в протоколы Кубка профсоюзов и Турнира на призы «Советского спорта». Набрал пять игр и, когда оставалось два протокола, у меня задрожали руки. К счастью, в одном из них напротив Буре стояло «да» – сыграл.
Я заверил протоколы у Бориса Михайлова, помогавшего Тихонову в ЦСКА, и отца Паши Буре, Владимира, знаменитого пловца. Дальше мы с Ларионовым примчались в канадское посольство и по факсу отправили бумаги генменеджеру «Кэнакс» Пэту Куинну.
Успели до драфта-1990 и сохранили Пашу для «Ванкувера». А уже в следующем году он забил массу голов моему «Виннипегу».
– Как вы получали протоколы?
– В восьмидесятые ими доброжелательно делились. Правда, потом настали новые времена: однажды я позвонил из Виннипега большому функционеру Управления хоккея, и он запросил за протокол десять долларов.
С подачи Купермана «Виннипег» выбрал на драфте Николая Хабибулина
– Как из журнала «Спортивные игры» перешли в «Виннипег»?
– Невероятная история. Летом 1990-го бывший московский корреспондент Globe and Mail Лоренс Мартин позвонил мне в четыре утра из Торонто: «Ты едешь в канадский Магадан! «Виннипег» хочет, чтобы ты у них работал». У меня не нашлось слов ни на одном языке – я просто обалдел.
Думал, это сон. Был уверен, что ничего не получится. Даже ходил в две юридические консультации в Москве – узнавал, как это вообще возможно? Мне ответили, что нет закона, разрешающего работать на иностранные компании, но нет и запрещающего.
Дальше оформили документы и в конце января 1991-го я с семьей улетел в Виннипег.
– Почему пригласили именно вас?
– Генеральный менеджер «Виннипега» Майк Смит изучал русскую культуру в университете и захотел первым в НХЛ пригласить в офис специалиста из СССР, хотя в лиге еще не было ни одного европейского сотрудника.
В 1996-м, при переезде «Виннипега» в Аризону, я случайно нашел папку Смита: он расспрашивал хоккейных специалистов, кого пригласить из Советского Союза. Многие люди из разных стран – например, Кен Драйден – рекомендовали меня.
– Вы не делились зарплатой, как хоккеисты, уезжавшие через Совинтерспорт?
– Если бы делился – жил бы в конуре: получал-то куда меньше, чем игроки. Я и не думал, что у работников офисов НХЛ такие невысокие оклады. Впрочем, меня это не заботило.
– Как в вашей семье отнеслись к отъезду?
– 10-летняя дочь хотела стать пионеркой и очень расстроилась, что не сможет смотреть в Канаде «Спокойной ночи, малыши». К слову, сейчас она живет с семьей в районе Торонто, где базировалась команда «Ист-Йорк Линдхерстс», которая представляла Канаду на первом победном для нашей сборной ЧМ-1954.
Жена тоже выражала сильные сомнения, но я ведь ехал не просто жить в Виннипеге, а работать в НХЛ. Правда, понятия не имел, чем предстоит заниматься.
– И чем занялись?
– Сначала работал в отделе прессы. Делал программки, вел статистику, помогал нашим ребятам с переводом, сравнивал показатели игроков для арбитража НХЛ и многое другое.
На третий год меня перевели в отдел хоккея – видимо, из-за моих знаний. Журналисты часто спрашивали, играл ли я профессионально, и не верили, что нет. На десятый раз я отшутился: «Да, играл! Разве не помните тройку Михайлов – Харламов – Куперман? Нет? И я тоже не помню».
Позже я разработал систему, приблизительно определявшую зарплату свободного агента. Еще создавал европейские отчеты по задрафтованным игрокам, которыми пользовались все клубы лиги.
– Что тревожило на старте?
– Курьезов хватало. Например, выдали зарплату чеком. Что с ним делать? Где наличные?
Кроме того, я очень скучал по Москве. Записывал программу «Время» и каждый вечер приносил видеокассету домой. Однажды после прогноза погоды показали тройку, мчащуюся по заснеженному полю под песню «Полюшко-поле». Я сильно загрустил и больше кассеты не приносил.
Еще поначалу не хватало привычного круга общения. Когда бывало особенно тяжело, спускался из офиса ко льду и смотрел тренировку – близость к хоккею помогала.
– Кто-то из первых наших в НХЛ хотел вернуться домой?
– В российский хоккей девяностых никто особенно не рвался – там же почти не платили. Знаю, что Женя Набоков хотел уехать, но агент, к счастью, отговорил.
– Что удивило на вашем дебютном драфте, в 1992 году?
– Тогда впервые привезли много наших ребят, и на интервью со скаутами «Джетс» 19-летний Дарюс Каспарайтис вел себя немножко вызывающе. Ответами словно давал понять: «Отстаньте! Чего пристали?» Не грубил, но было видно: тяготился.
Несколько лет спустя Александр Волчков-младший перед драфтом, где его выбрали четвертым, настолько заносчиво вел себя на интервью с «Айлендерс», что пришлось даже вызывать секьюрити. Ребят можно понять: 20 генменеджеров задают одни и те же вопросы. К концу дня немудрено озвереть.
– В двух первых раундах 1992 года «Джетс» выбрали русских защитников. Что в связи с этим вспоминается?
– Когда в первом раунде взяли Сережу Баутина, не нашлось таблички с его фамилией – временно высветилось: «Брылин». Дальше – еще интересней. Подхожу к Боре Миронову: «Вставай, пошли, мы тебя выбрали». – «А чего только во втором раунде? Я уже заждался. Почему не в первом?»
Позже отец Бори – Олег Миронов, сотрудник МВД – прилетел в Виннипег и вручил Майку Смиту деревянные шахматы: «Подарок! Заключенные делали». Наш генменеджер мгновенно изменился в лице.
– Олимпийского чемпиона Хабибулина «Виннипег» выбрал в девятом раунде. Как он отреагировал?
– Он тогда на драфт не прилетал. Я немного знал его лично с 15 лет и не верил глазам, когда в конце церемонии главный скаут «Джетс» Билл Лесюк спросил: «Кого выбрать?» и протянул мне листы с парой сотен зачеркнутых фамилий – Хабибулин был не тронут.
Я уточнил: «Его точно никто не взял?» – «Никто». – «Как это возможно? Берите скорее!» Когда мы поставили Колю на драфт, присутствовавший в Монреале менеджер ЦСКА Валерий Гущин сказал мне: «Пусть маску вернет!»
– Кого еще «Джетс» взяли по вашему совету?
– Сразу после локаута-1994 я посоветовал забрать с драфта отказов Игоря Королева. Сказал главному тренеру и генменеджеру Джону Пэддоку: «Королев вырос вместе с нашим Жамновым. Играет на краю, но может и в центре».
Пэддок прислушался. Кстати, именно Джон вырастил потом в «Реджайне» Коннора Бедарда. А еще он подарил мне Ford Mercury Marquis размером с корабль.
– В благодарность за Королева?
– Нет, это было намного раньше. Он узнал, что я добираюсь на работу двумя автобусами, и, купив себе новую машину, отдал предыдущую. Но у меня не было водительских прав, и я не знал, как отогнать ее со стоянки. Наконец, мне сказали: «Увези ты ее. Много места занимает».
Я просил о помощи работников клуба, но они категорически отказывались: на машине не было номеров. Так я впервые столкнулся с законопослушностью канадцев – неплохая вещь, кстати. В итоге выручил русскоговорящий сосед: отвинтил номера от своей машины, прикрутил к моей и довез до дома.
В честь Купермана тренер «Лос-Анджелеса» назвал упражнение
– Чья идея позвать в «Виннипег» Зинэтулу Билялетдинова?
– Майка Смита. Он подробно расспросил меня, и я рассказал, каким классным защитником и неплохим тренером был Хайдарыч. Правда, как человека я его практически не знал. В Советском Союзе он не давал интервью, но в Виннипеге открылся мне с новой стороны. Оказался очень пытливым специалистом.
Так погрузился в работу, что выучил английский и иногда уточнял у меня правильное произношение фамилий игроков, объясняя ребятам, как действовать в меньшинстве.
А однажды я вышел ко льду через полчаса после тренировки и увидел, как Зинэтула учит катанию спиной вперед защитника Брента Томпсона, который был довольно «деревянным» и специализировался на драках. Сейчас, кстати, Томпсон в тренерском штабе «Анахайма».
– Как Билялетдинов общался с русскими игроками «Виннипега»?
– В команде панибратства не допускал, но вне катка мы часто собирались вместе – игроки, Зинэтула и я – и отмечали праздники.
– Харийс Витолиньш вспоминал, что в 1993-м собирался в «Оттаву», но с вашей подачи был выбран «Виннипегом».
– Я иногда общался с Артуром Ирбе – он и расхвалил мне Харийса. Мы выбрали его в девятом раунде, и в Виннипеге Витолиньш первым делом сказал мне: «Что ты наделал? Я уже договорился с «Оттавой». – «Забудь, все хорошо».
К сожалению, в НХЛ Харийс провел только восемь матчей, и однажды серьезно поранил руку. Когда снял перчатку, части мизинца, казалось, уже не было. Кровоточило очень сильно.
Интересно, что в тот момент его беспокоил не палец: «Игорь, что такое? Я забил, а тренер ругает, что не отдал пас».
– Не задержался в «Джетс» и участник Кубка Канады-1987 Анатолий Федотов.
– Уникальный случай. Один глаз у него видел плохо, но он защитник очень хорошего уровня и в первой же игре за «Виннипег» сделал две голевые передачи. А вскоре выяснилось, что по правилам НХЛ Толя не мог играть, так как не выбран на драфте. Он вернулся в фарм-клуб, а через полгода его задрафтовал «Анахайм».
– Федотов рассказывал мне, что на первой же тренировке в «Джетс» подрался с Китом Ткачаком.
– Помню случай с другим бывшим динамовцем – нападающим Яном Каминским. Ткачак ударил его на тренировке, и я крикнул от бортика: «Врежь тоже!» А кто-то из журналистов записал мой призыв на диктофон. Хорошо, что кричал я по-русски.
Кстати о Ткачаке. На днях смотрел матч «Флориды» с участием его сына Мэттью, которого видел двухмесячным. Кит принес его в люлечке, и в тот же день в нашу раздевалку в Финиксе заползла змея. Продержалась, правда, недолго. Ее быстро порубили клюшками.
– У кого в «Виннипеге»/«Финиксе» появились первые мобильники?
– По-моему, у американцев Кита Ткачака и Джереми Реника, в середине девяностых. Ткачак сидел в задней части автобуса, а Реник – около водителя. Иногда Кит звонил Джереми прямо в автобусе и просил: «Air condition please».
– Вы как-то упоминали российского хоккеиста, который при боли в ноге вызвал 911. Кто это был?
– Денис Цыгуров из «Лос-Анджелеса». Про 911 мне рассказал Энди Мюррэй. Тренируя «Виннипег», он просил меня показать пару упражнений, которые я видел в сборной СССР.
Однажды мы общались, когда Энди уже работал в «Лос-Анджелесе», а рядом проходили Роб Блэйк и Люк Робитайл. Мюррэй показал им на меня: «Вот тот самый Игорь». Оказывается, одно из упражнений он назвал моим именем – Igor’s Drill.
– В плей-офф-1996 Хабибулин сделал 51 сейв в игре с «Детройтом». Что этому предшествовало?
– Мы уступали в серии 1-3, и было ясно, что проиграем мощнейшему сопернику. Когда вышли из автобуса в Детройте, я увидел: часть команды находится в состоянии легкого похмелья – ночь прошла не бесследно.
Говорю Коле: «А слабо одному матч выиграть?» – «Как? Я ж голы не забиваю». Вроде как пошутили, но потом Коля всю игру стоял на голове, и мы победили 3:1. Из Детройта прилетели в три часа ночи, и в аэропорту Виннипега нас встречали тысячи болельщиков – скандировали: «Хаби! Хаби!»
От радости его чуть не разорвали на части. Генменеджер Пэддок просил меня выдернуть Колю из толпы. Серию мы в итоге проиграли 2-4, но Хабибулин подарил болельщикам еще один матч в Виннипеге. После того сезона команда переехала в Финикс.
Накануне переезда «Джетс» в Финикс Куперман разозлил премьера Манитобы
– Прощание с Виннипегом получилось сентиментальным?
– Не то слово. Болельщики собирали деньги, только бы мы не уезжали. Я тоже сдавал. Потом, правда, деньги вернули, потому что собрали недостаточно для отмены переезда. В городе нет других спортивных команд, и отъезд «Джетс» фанаты восприняли, как конец света: не знали, как дальше жить.
А я попал в передрягу. До того меня заел переезд клуба, что я прорвался на радио и толкнул пламенную речь, заклеймив позором местные власти. Последняя фраза была: «This is the city which wants to be a village!» («Это город, который хочет быть деревней!»).
– Какие были последствия?
– На следующий день мне сказали, что премьер провинции Манитоба звонил владельцу клуба и негодовал: мы Купермана «подобрали, обогрели», а он так выступает! Как и ни странно, оргвыводов не последовало.
Из сорока сотрудников офиса «Виннипега» в Финикс переехало только десять, в том числе и я. На презентации «Койотис» собралось много людей, и на сцене – в майке клуба – появился рокер Элис Купер, показав пальцами «козу» – публика была просто счастлива. Купер потом следил за нашими выступлениями и заходил в раздевалку.
Кстати, на той же арене Ice Den в детстве занимался хоккеем Остон Мэттьюс. Он родился через год после нашего переезда в Финикс.
– Перед первым сезоном в Аризоне вы работали в сборной на Кубке мира-1996. Незабываемый опыт?
– За 35 дней – 22 полета! Собрался потрясающий состав, но общая обстановка сложилась плохая – вот и проиграли в полуфинале Америке 2:5.
Там было много всяких неурядиц. Например, Каспарайтису накануне турнира понадобилось слетать в Россию. Мы ждали его в аэропорту Миннеаполиса, чтобы лететь дальше, но ФХР забыла заказать ему билет.
Дарюс сказал мне: «Ничего, Игорь, прорвемся!» и, отталкивая стюардесс, ломанулся в самолет, где сидела команда. Но его завернули, и на игру он добирался самостоятельно.
– Как вы уговорили главного тренера Бориса Михайлова не покидать сборную по ходу турнира?
– Я шел по коридору отеля и увидел: его дверь открыта. «Игорь, заходи, – сказал Михайлов и открыл мини-бар. – Давай немножечко». – «Это недешево. С вас же вычтут». – «Да фигня». Я отговаривал его от отъезда, и Борис Петрович отработал турнир до конца, но сомневаюсь, что мои слова стали решающими.
Про Михайлова скажу другое: его отсутствие в Зале хоккейной славы в Торонто – большая боль для меня. Борис Петрович – игрок того же уровня, что Гретцки, Лемье или Третьяк.
15 лет назад я написал письмо в комитет по приему в Зал славы с просьбой принять Михайлова.
– Результат?
– Ко мне не прислушались. Удивлен, что за столько лет не было ни одного письма из ФХР! За такого человека нужно стоять горой.
Я девять лет входил в такой же выборный комитет Международной федерации хоккея. Ввести игрока в Зал славы ИИХФ тяжело и не всегда мне это удавалось. Но биться надо, даже когда слышишь: «Там уже и так больше 30 игроков из России».
– Почему вы, сотрудник «Финикса», сопровождали в Москве Фетисова, Ларионова и Козлова, когда они привезли Кубок Стэнли летом 1997-го?
– Я был консультантом от НХЛ. Прилетели и три вице-президента лиги. Один из них, отвечавший за безопасность Деннис Каннингхэм, и его помощник Джо Капориччи переживали: «Куда спрячем Кубок? Ночью его надо где-то хранить».
В итоге Евгений Гулинский, еще в СССР отвечавший за порядок на матчах, привел нас во двор в центре Москвы и открыл какой-то погреб. Я заглянул туда: очень глубоко! Каждую ночь трофей прятали в это подземное хранилище.
– В 2000 году совладельцем «Финикса» стал Уэйн Гретцки. Какой он в общении?
– Великолепный рассказчик. Говорил, что однажды инкогнито, натянув кепку, пришел в Зал славы и направился к аттракциону бросков. Тут работник Зала стал объяснять Гретцки, как держать клюшку. Уэйн снял кепку и сказал: «Спасибо, но я уже имею представление, как это делается».
Про давнюю поездку в Советский Союз я его не спрашивал, но запомнилось, что Уэйн был недоволен, когда в одной из наших газет его подругу Викки Мосс назвали невестой. В Северной Америке между girlfriend и невестой большая разница.
В финале Кубка Стэнли-2004 Куперман включал Хабибулину гимн СССР
– Хабибулин почти два года не подписывал контракт с «Финиксом» и не играл в НХЛ. Отговаривали его от забастовки?
– Владелец «Койотис» Ричард Бурк просил меня повлиять на Хабибулина. Владельцу я отказать не мог, но делать ничего не стал. Это совершенно не мое дело – лезть к человеку с такими разговорами: «Коля, дают три миллиона – соглашайся».
– А к поездке на Олимпиаду-2002 склоняли?
– Он особо и не сопротивлялся. Я разве что в шутку говорил: «Коль, ты уже много чего выиграл. Разве не хочешь, чтобы и у меня была медаль?» – «Хочу». – «Ну так давай, играй». Какое-то время он размышлял, но в основном говорил на эту тему с Фетисовым, а не со мной.
– Что творилось с Хабибулиным после 6:4 с Беларусью в первой игре Олимпиады?
– Из-за обезвоживания организма он лежал в форме посреди раздевалки. Ребята переоделись и ушли, а я остался с Колей и врачами. Дальше – самое интересное. Пакет внутривенного закончился, а второго у нас не было. Где взять?
Выбегаю на поиски и сталкиваюсь с тренером американцев Хербом Бруксом, автором Чуда на льду-1980. Он проводил меня в раздевалку США, и мне мгновенно дали второй пакет. Я побежал к Коле, и он, слава богу, оклемался, после чего мы вернулись в Олимпийскую деревню.
Потом я шутил: «Коля, Александр Григорьевич (Лукашенко, конечно) был бы недоволен тем, как ты сыграл». В межсезонье Хабибулин часто ездил в Минск – его жена оттуда.
– С Америкой в Солт-Лейк-Сити, как и в Лэйк-Плэсиде-1980, играли 22 февраля. Перед игрой Фетисов говорил о реванше?
– Насколько знаю, нет. Для него это тяжелые воспоминания. Не было смысла ворошить. Увы, новая игра с США тоже оставила занозу в сердце. Не понимаю, что произошло в двух первых периодах: 0:3 и 11:38 по броскам. Потом за пять минут отыграли две шайбы.
Очень бы хотелось, чтобы забил и Самсонов, но шайба, увы, не оказалась в воротах. 18-летний Илюша Ковальчук тогда говорил: «Родители точно видели гол!» Я специально записал этот момент на видео и передал Ковальчуку, когда он приехал с «Атлантой» в Финикс: «Пусть родители больше не переживают».
– Почему судья Билл Макрири не пересмотрел момент, хотя этого требовал Фетисов?
– После игры я спросил об этом, когда извинялся за Даниила Маркова, бросившего судье несколько нехороших фраз. Макрири ответил: «Я хорошо видел, что шайбы в воротах не было». Он действительно стоял рядом и имел прекрасный обзор.
Но после игры Фетисов, конечно, шумел. Первым по пути в раздевалку попался [директор Ассоциации игроков НХЛ] Боб Гуденау, который из Славиной тирады узнал о себе много нового.
– Чем в той сборной занимался психолог Рудольф Загайнов?
– Он работал с фигуристами и приходил к нам по просьбе Фетисова. Перед игрой с США стоял около бортика и напряженно смотрел в сторону американского вратаря Майка Рихтера. Я спросил его: «Рудольф Максимович, а что вы делаете?» – «Нагружаю вратаря». К сожалению, нагрузка не совсем удалась.
– Как Брукса приглашали на работу в Россию?
– Однажды он позвонил мне в Финикс и сообщил, что консультирует фильм о Чуде на льду. Поделился со смехом: «Фильм такой, что буду счастлив, если игра закончится 4:3, а не 14:3». Заодно сказал, что зовут в российский клуб, но не уточнил, в какой. Я немножко дожал и выяснил: речь о «Локомотиве».
Я рассказал Хербу все, что знал о ярославской команде. Ее президент Юрий Яковлев гостил у меня в Виннипеге в 1996-м и делился планами сделать – тогда еще – «Торпедо» грандом нашего хоккея. Кажется, он перенимал в Северной Америке менеджерский опыт.
Но Брукс в Ярославле так и не поработал: спустя некоторое время после нашего разговора погиб в автокатастрофе.
– Правда, что перед шестой игрой финала-2004 «Калгари» – «Тампа» вы – для поднятия боевого духа – пели Хабибулину гимн России?
– Это легенда, как и гол-фантом Самсонова. «Тампа» уступала в серии 2-3, и Коля позвонил перед шестой игрой. Мне очень хотелось его поддержать.
Рассказал о подвиге Маресьева, который совершал боевые вылеты после ампутации ступней: «Ты ведь советский человек, Коля!» Потом включил на кассетном магнитофоне гимн СССР, попросив прослушать стоя.
Видимо, Коля немного вдохновился. «Тампа» победила, и перед седьмой игрой мы повторили процедуру. Правда, Коля говорил, что устал и послушает сидя, но я настоял: «Постой пять минут». Дальше он был, как всегда, бесподобен на льду и выиграл Кубок Стэнли.
Перед драфтом-2004 Радулов спросил Купермана: «Как стать звездой НХЛ?»
– Как вышло, что вы участвовали в написании регламента КХЛ?
– В 2004 году Фетисов, уже будучи министром спорта, задумал Евроазиатскую хоккейную лигу и пригласил меня в Москву. Во встрече также участвовал Дмитрий Чернышенко, отвечавший за бизнес-модель. Мне доверили спортивную сторону.
Я написал регламент на 500 страниц, и мы показали план советнику президента Михаилу Лесину. Потом идея затихла, а через несколько лет Фетисов и Ларионов познакомили меня с Александром Медведевым, который попросил сделать новый регламент.
Подготовительный процесс растянулся на полгода, и из-за разницы во времени я нередко участвовал в селекторных совещаниях в три-четыре часа ночи. Работа доставляла мне колоссальное удовольствие, но, увы, сейчас от моего регламента остались рожки да ножки.
– Какие ваши идеи не вошли в регламент?
– Например, критерии для иностранных игроков – возраст, количество игр в НХЛ и за сборные… Мне не удалось это отстоять – руководители российских клубов голосовали против.
Хватало споров и насчет аренды. Недавно я прочел, что два игрока СКА перейдут из «Адмирала» в «Витязь». В НХЛ такое нереально, потому что нет раздутых заявок – только 50 игроков на клуб, включая фарм. Немыслимо, чтобы два игрока «Монреаля» перешли из «Бостона» в «Ванкувер».
– Как в регламенте КХЛ появился драфт новичков?
– Поверьте, за столько десятилетий в хоккее я хорошо усвоил разницу между нашей системой – со спортшколами при клубах – и североамериканской. Мы не слепо копировали драфт НХЛ, а предоставили клубам возможность защитить пять лучших воспитанников.
И все равно было много противников – например, Юрий Яковлев из «Локомотива». А у «Ак Барса» в одном из сезонов был великолепный выпуск, и они каким-то образом защитили аж 15 хоккеистов. Но никто из них не заиграл. Получилось: ни себе, ни людям.
Когда из идеи убирается несколько важных пунктов, она превращается в непонятно что. Так и получилось с драфтом КХЛ, который переименовали в Ярмарку.
– Вы живете в одном городе с «Мэйпл Лифс», работали в «Джетс» и «Койотис». А кого поддерживаете в НХЛ?
– Когда я в юности переживал за «Спартак», один человек мне сказал: «Болеть надо не за команды, а за людей». Я прислушался, так что симпатизирую игрокам и тренерам, с которыми посчастливилось работать. И не только нашим.
В конце регулярки болел за тренера «Филадельфии» Джона Тортореллу и его генменеджера Даниэля Бриера. Помню, Бриер расплакался, когда его обменяли из «Финикса» в «Баффало», шедший на последнем месте. Плакал он недолго: классно заиграл и позже получил в «Филадельфии» контракт на $10 млн в год.
А с Тортореллой мы иногда отмечали День Благодарения и Рождество. В «Финиксе» Джон помогал Джиму Шонфилду. Торторелле обещали должность главного тренера, но назначили Боба Фрэнсиса. Джон обиделся и ушел помощником в «Рейнджерс», а через пять лет – уже во главе «Тампы» – выиграл с Хабибулиным Кубок Стэнли.
Когда в его «Коламбусе» блестяще заиграл Бобровский, я написал Джону: «Видимо, это твоя судьба – тебя всегда выручают российские вратари».
– С Бобровским вы работали в молодежной сборной на серии с Канадой в 2007-м. Каким он тогда был?
– Талантливым, но физически слабым. У меня сохранилось электронное письмо 2007 года, в котором я писал Жене Набокову: из Бобровского получится хороший вратарь. Но я не предполагал, что он станет лучшим в НХЛ.
Общаясь с нашими хоккеистами на интервью перед драфтом и ежегодных семинарах для новичков, я не всегда угадываю, кто станет звездой, но почти со 100-процентной точностью определяю, кто не станет.
– Как?
– Бывает, хоккеист уже в 18 лет заносчив или повторяет то, что сказал агент. Или обещает забить 100 голов за сезон. Слушаешь человека и необъяснимым образом чувствуешь: в НХЛ у него вряд ли что получится.
Но и обратных примеров масса. Пару лет назад на семинаре для новичков мне понравился Павел Минтюков, который долго играл в Молодежной лиге Онтарио. По общению с ним показалось, что может вырасти в большого игрока.
В свое время при знакомстве мне запомнились Овечкин и Радулов.
– Чем?
– Трогательными мелочами. Овечкин немного опоздал на интервью в «Финиксе», прибежал весь мокрый и долго извинялся. А Радулов, когда мы отошли позвонить (тогда еще телефоны висели на стенах), спросил: «Как стать звездой НХЛ?»
Я ответил: «У тебя на глазах должны быть шоры». – «А что это?» – «Шоры вешают лошадям, чтобы смотрели только вперед. Ни на что не отвлекайся, сосредоточься на хоккее и все получится».
Фото: личный архив Игоря Купермана; РИА Новости/Давид Шоломович, Дмитрий Донской, Сергей Гунеев, Владимир Родионов; Gettyimages.ru/Jed Jacobsohn, Robert Laberge, Brian Bahr
Автор